Люциус Малфой редко скучал. Обычно шайка слизеринцев, собранная воедино его волей словно пчелиный рой, управляемый одною, дьявольски своевольной маткой, прилагала все усилия, чтобы развлечь своего предводителя. Это была одна из самых удивительных комбинаций злобы, отваги и неколебимого чувства собственного достоинства. Весьма скверное сочетание, чтобы существовать в ком бы то ни было, но в Малфое это было великолепным сиянием зла.
        Он никогда не сомневался в том, что приятели его обожают: он был умен, красив, богат и столь же непредсказуемо яростен, как хищник, который долго рыщет в окрестностях, прежде чем вонзить клыки в неосторожную жертву. Те, кто пали перед его достоинством и были повержены, храня в себе крохотную надежду на снисхождение, как и те, кто посмел выступать против него - Поттер, Блэк, Люпин - все они жили лишь для того, чтобы сожалеть, сожалеть, сожалеть об этом без конца…
        Но сейчас Люциус… скучал. Словно жгучая заноза сидела внутри, и он никак не мог вытащить ее.
        Малфой пресыщено вздохнул, отбрасывая с лица длинные волосы, и отвернулся от всех своих свитков, перьев и книг, игнорируя сокурсников, которые тут же собрались вокруг в надежде на его внимание.
        Они наскучили ему. Они *все* ему наскучили.
        Люциус поднялся на ноги, привычно разгладив складки мантии, и молча пошел через спальню. Остальные следили за ним, озадаченно хмуря брови, но в конце концов вернулись к своим свиткам, молча ожидая, пока Малфой вернется к ним.
        Но он уже нашел кое-что намного более интересное, чем его на все согласная шайка. Глаза Люциуса блеснули, как у сороки, которая заметила вдали блеск металла, он скользнул к цели; но цоканье каблуков на каменном полу вспугнуло того, кто приковал к себе внимание слизеринского вожака.
        Северус Снейп.
        Снейп оторвался от своей работы, приподнявшись на кровати, а Люциус остановился в изножье и с насмешливым пафосом поприветствовал его.
        Конечно, Снейп был влюблен в него. Все были влюблены, говоря начистоту. Но он сам никогда раньше не представлял Снейпа как нечто большее чем забавную возможность поупражняться в остротах - в этом Северус был хорош как никто. Но он не был создан для ласк и поцелуев, для того, чтобы однажды ночью завлечь его в свою постель - неважно насколько явным было желание в глазах черноволосого слизеринца - по одной очень простой причине.
        Снейп был уродлив.
        Он всегда смотрелся слишком нервным, слишком нерешительным, его изжелта-бледные щеки легко краснели, а руки были похожи на костлявых птиц, метающихся в глухой ночи. Северус был слишком нелюдим, слишком мрачен со своей восковой кожей и сальными волосами, спадавшими на плечи - черными на черном. Роба никогда не сидела на нем как следует, она провисала на худых плечах и волочилась по полу. Едкий, неприятный запах следовал за ним по пятам. Люциус решил, что он пропах формалином и всеми этими «компонентами» из высушенных внутренностей, которые Северус постоянно резал, смешивал и растворял в своих зельях - все сплошь мертвечина и зловоние.
        В целом он являл собой неприятное зрелище - странное существо, застрявшее между жизнью и смертью, словно угрюмый страж адских врат - с таким же крючковатым носом, отбрасывающим резкие тени, с такими же тонкими губами, всегда искривленными в язвительной усмешке.
        Но хуже всего - его руки, думал Люциус. Тонкие, красивые с длинными пальцами - девичьи руки вплоть до ухоженных ногтей и мягкой, нежной кожи.
        Они были жуткими, эти руки. Люциусу не раз приходила мысль о том, не отрубил ли Снейп кисти у прелестной юной девушки, завидуя ее красоте.
        Он ясно представлял себе: вот девушка лежит на земле, золотистые кудри разметались и намокли от крови, которая сочится из ее пухлых розовых губ. Ее руки сложены на груди, прекрасные руки, сужающиеся к запястьям, где кроваво красные кольца опоясывают ее запястья блестящими браслетами и образуют неровные черные «Х» торопливые стежки. А ниже на обрубки бело-розовых точеных рук насажены *эти* кисти - широкие, темные, высохшие… Ужасные, искривленные кисти, словно вышедшие из ночного кошмара, с длинными желтыми ногтями, торчащими над сплетением вен.
        Люди увидели бы ее лежащей там, и замерли бы, не в силах отвести глаз, не в силах подойти и помочь ей, приблизиться к этим чудовищным *рукам*.
        - Кто это чудовище с руками маленькой девочки? - шептали бы люди, пугая своих детей
        - Кто придет и заберет тебя; и дотронется до тебя этими нежными пальцами с запахом роз?..
        Севви, Севви, Севви…
        - Севви.
        Снейп поднял голову, волосы упали ему на лицо. В ответ на улыбку Малфоя его глаза сузились, он напрягся, готовясь к тому, что вскоре эти совершенно очерченные губы станут изливать на него яд.
        О да, Люциус знал, как нужно ранить. Его уста были как ножницы, а слова - словно кинжалы, вонзающиеся в плоть, оставляя незаживающие шрамы. Малфой прислонился к столбику кровати и молча наблюдал за Снейпом, его глаза мерцали, голубые как сердцевина пламени, непостижимые и прекрасные, как ласки и грех. Люциус моргнул, его длинные ресницы коснулись щек и яркий рот сложился в усмешку; белые зубы блеснули.
        - Ну, что? - это должно было бы прозвучать угрожающе, но вышло слабо и неуверенно. Ухмылка Люциуса стала шире - он обожал, когда его боялись - и оттолкнулся от кровати, став, однако, еще ближе к Северусу.
        - Ничего особенного… - прошелестел он, наклонясь вперед. «Боже, до чего гадкий этот Снейп», - пронеслось у Малфоя в голове.
        Глаза Северуса не отрывались от него, неподвижные как у слепого, словно затянутые нефтяной пленкой, и Люциус вновь подумал, что он никогда еще не выглядел так холодно и отталкивающе. Снейп был самым отвратительным существом, которое он когда-либо встречал.
        А для чего же еще существуют эти гадкие мальчишки - подумал он и протянул руку, коснувшись холодной щеки Северуса, - кроме того, чтобы трахать их?