Я не буду ни перед кем оправдываться. Просто теперь он в моей власти.

***

        Каждое утро он сходит по винтовой лестнице со второго этажа на первый, держась за перила. Я знаю: ему больно. Я слышу, как его трость постукивает по мраморным ступенькам гораздо четче, чем пять лет назад. Он сильно постарел за эти годы без магии.
        Люциуса Малфоя полностью лишили прав колдовать, когда его причастность к преступлениям Вольдеморта была доказана, а Лорд был схвачен и казнен. Также по малопонятным причинам запретили кому-либо накладывать на Люциуса любые заклинания, даже самые элементарные, поэтому я не смог бы ему помочь, даже если бы очень хотел. Не покупать же отцу инвалидную коляску?
        Спустившись, он направляется в столовую, где, выпив выписанный ему целителем отвар, сидит до обеда, читая газеты. Вперемешку - маггловские и волшебные. В "Алхимии сегодня" все еще печатается Снейп - это Люциус сказал сегодня. Я рад слышать.
        За все его прихоти плачу я. За поддержание имения в порядке - тоже. После заморозки действующих счетов, мы долго не могли прийти в себя, не могли понять, что делать дальше, и мне пришлось искать работу, чтобы прокормить и себя, и его.
        Всю эту неделю он молчал, а я блаженствовал. Его голос по-прежнему кажется мне слишком властным - таким властным, каким он был раньше. Я плохо реагирую на его голос. В лучшем случае - встаю и ухожу.
        Он обижается, обижается молча, думая, что я не хочу с ним разговаривать. А я просто не хочу его слышать. Его постоянно волнуют какие-то глупости: то новые интрижки Поттера, то публикации того же Снейпа в "Алхимии сегодня" или новые обстоятельства неразгаданной смерти Дамблдора.
        - Мне некогда, - отвечаю я.
        После обеда Люциус обычно идет гулять в сад. Недолго - у него больные ноги. В выходные, когда я целый день провожу в имении и работаю в кабинете, я иногда вижу его. Он жалок: когда-то великолепные, гладкие светлые волосы поседели и потускнели, весь он как-то сморщился и одряхлел. Его трости постоянно ломаются - он слишком сильно опирается на них, сжимая морщинистыми руками. А он ведь не так уж и стар.
        Да, я бы тоже не выдержал. Он никогда не рассказывал мне о своем детстве и юности, но если он вырос так же, как и я, тогда я его понимаю. Значит, я тоже рано состарюсь и буду ходить по своему саду, нюхая цветочки и вздыхая, а мой сын будет наблюдать за мной и смеяться. Поэтому я не хочу сына.
        Нарцисса ушла еще до суда, попрощавшись со мной и ничего не сказав на прощанье ему.От нее остался только сад - вероятно, на память. Может быть, Люциус когда-то что-то для нее значил.
        Для меня же он значил все. Все - в самом широком смысле этого слова.

***

        Ветер шевелил кроны густых деревьев, поэтому свет, просачиваясь сквозь листья, ложился на землю очень неровно, и пятна, заботливо оставленные солнцем, прыгали с травы на цветы, с цветов - на кусты и обратно. Они веселились, радовались лету, потому что должны были это делать, потому что для них существуют законы, которые им нравятся. Мне оставалось лишь завидовать. Я вел под уздцы большое и красивое животное - лошадь, мне было шесть лет, и я совсем не знал, что с ней делать. За моим животным мерно постукивал копытами черный конь отца, на которого я не смел оглянуться. Отец запрещал мне оглядываться.
        Было рождественское утро, и он разбудил меня ни свет ни заря, сказав:
        - Сегодня ты должен научиться ездить верхом. Одевайся.
        Так и сказал: не "сегодня я тебя научу", а "сегодня ты должен научиться". То же самое было и с алфавитом, и с этикетом, и с правилами поведения. Всему этому я учился сам, глядя на него, методом проб и ошибок. Ошибок, за которые потом расплачивался.
        Не знаю, зачем ему тогда понадобилось делать из зимы лето, но в саду вдруг бесследно растаял снег - никаких луж, никакой земли, никаких подснежников… Зато лес нова стал таким же, каким он был каждое лето - мой любимый лес.
        Споткнувшись о корень дерева, я упал, больно оцарапав ладони о землю. Поводья выскользнули у меня из рук, и лошадь, заржав, попыталась ускакать, но отец, взмахнув палочкой, привязал ее к толстой ветке ближайшего дерева. Я изо всех сил пытался не заплакать. Опять ошибка.
        Постави меня на ноги, отец сказал "Плохо, Драко", отвязал мою лошадь и вложил поводья мне в руки. Затем он молча сел на своего коня, переступившего копытами от тяжести, но привыкшего к весу хозяина, и пошел вперед меня. Я поплелся следом, зная, что еще два таких "плохо, Драко", и я буду заперт на четыре часа в чулане с метлами.
        Наконец, мы дошли до вытоптанного лошадьми, довольно большого круга, где отец спешился и достал длинную веревку, которую привязал к моей лошади. Посадив меня на нее, он встал в центре площадки и пустил лошадь по кругу, а я судорожно пытался вспомнить, как он сидел на лошади. До сегодняшнего дня я видел коней только в стойлах, когда они громко хрумкали овес, ну и под отцом, когда он ездил на прогулки по территории имения.
        Так, вспоминал я, спину прямо, выгнуть - нормально, попробовать вжаться голенями ей в бока, ноги в стремена, толкнуть - идет, еще толкнуть - идет. Отлично.
        Отец что-то громко сказал, и лошадь побежала рысью. Я чуть не упал. Это было гораздо хуже. Земля закачалась вокруг, и я попытался приподниматься в такт толчкам крупа. Получалось через раз. Но получалось. Хвала Мерлину.
        Еще два часа отец гонял меня, пока животное подо мной не стало беспрекословно слушаться посылов, а я не понял, чего оно от меня ждет. Люциус, кажется, был доволен. Я вздохнул с облегчением.

***

        Тогда я любил отца. Потому что кроме них с матерью мне больше некого было любить. Он был моим оплотом, стеной, крепостью - моим защитником, и другого у меня не было. И у всех моих знакомых было также. Я думал, это нормально - и радовался.

***

        Обратную дорогу я запомнил смутно. Вроде бы пахло лесом, лошадями и медом. А потом - холод и мрак.
        Отец сказал, что я упал в обморок от перенапряжения. Я не поверил.

***

        Его "Обливиэйт" почему-то на меня действовал немного не так, как надо. Иначе я никогда бы не узнал, чем на самом деле оказывались эти обмороки. Из памяти все стиралось, но ощущение чего-то ужасного отпечатывалось прямо на сердце. Печать насилия.
        Я чувствовал это, и к пятнадцати годам был точно уверен: мой отец трахает меня, а затем стирает мне память. Рассказать бы об этом "Пророку".
        Вряд ли кто-либо из друзей или знакомых отца знал точно, но многие, думаю, догадывались, хотя даже и не собирались как-то помогать мне. А мать была бессильна - она вообще была бесправна в этой семье.
        Малфой. Черт бы побрал эту фамилию и все, что дается к ней в придачу. Тебя не спрашивают - но привязывают к имени, к титулу, ко всему тому, что ты должен делать, будучи Малфоем. Но выше моей нравственной черты проходил пункт о сексуальных отношениях между моим отцом и мной. Мне было хуже, чем больно. Мне хотелось умереть. Потому что я не мог забыть об этом так, как должен был после "Обливиэйт".
        У меня был выбор, и я предпочел вовсю действовать против своего отца. Метку мне, к счастью, поставить не успели. А что было дальше - я уже рассказал.

***

        Я не хочу облегчать жизнь своему отцу. В какой-то мере это гуманно - он раньше умрет. Но я хочу, чтобы он помучился, как бы гнусно, мстительно и глупо это ни звучало. Он - мой отец, он так меня воспитал, и я имею право воздать ему должное.
        Воистину, зло порождает зло. Стоило сделать это девизом Малфоев.