"Я тебя ненавижу.
        Понял? Не понял, должно быть… Повторю…
        Я. Тебя. Ненавижу.
        Ненавижу до боли, до черных точек, кружащихся перед глазами, до крика, стоящего в горле, словно горсть снотворных таблеток, никак не желающих провалится в желудок и начать смертельную работу. Это чувство раздирает меня. Оно накатывает все чаще и чаще, стоит моему взгляду упасть на тебя. Стоит моим глазам встретится с твоими. Покорными, молящими о капле любви, о гране нежности. Мерлин! За что мне это? Я тону во влажной глубине твоих глаз, и мне хочется… Мне хочется резко выбросить вперед кулак, услышать хруст костей под стиснутыми пальцами. Увидеть твою кровь. Коснуться ее, узнать, какова она на вкус…
        Я держу себя в руках. Только холод. Только язвительная усмешка. Именно это убивает тебя вернее всего. В твоих глазах тает надежда, она медленно, но верно, подменяется болью. Почти слезами. Это не кровь, конечно, но тоже солоно.
        Ты смотришь на меня, мальчик, словно щенок, которого пнули в теплый пушистый бок тяжелым кованым сапогом. Он не знает за что. И ты не знаешь.
        Зато знаю я.
        Сколько раз моя память, словно по этапу, гнала меня по каждой минуте того вечера. Того страшного, нереального вечера, когда твоя мать пришла поздно, в небрежно застегнутой мантии, с виноватым и одновременно вызывающим выражением прелестной мордашки. От нее пахло сексом. Блудом. С кем она была в тот вечер? Кому она радостно и щедро дарила свои ласки, свое тело, свою душу… Мне эта сучка лишь одалживала изредка свое тело, с таким гадливым и презрительным выражением лица, что мне требовалось подключить воображение, чтобы я вообще смог выполнить свой долг.
        Эта тварь стояла там, возле парадной двери, и смотрела на меня с вызовом и довольством нагулявшейся дворовой кошки. Интересно, она стонала под ним? Она позволяла целовать себя? Быть может она… целовала его сама?
        В тот вечер и был зачат ты, сын. Мой сын… Мой?
        Не знаю и не узнаю никогда. Твои глаза не похожи на мои. Они серые, как и глаза твоей матери, лишь тонкая корочка льда не затянула еще их живой теплый блеск. Твои волосы светлые и тонкие, как и у всех наших предков, но ОНА - тоже блондинка. Остальные твои черты так неопределенны. В них можно увидеть меня, ее, садовника, шофера, просто проходящего мимо маггла. Ничего, за что я мог бы ухватится, что убедило бы меня. Ты сам по себе…
        Эта - худшая кара: вечно смотреть в твое лицо, вечно искать его черты... Или свои...
        Ах, как бы я мог любить тебя, мой мальчик. Как бы я радовался твоим первым шагам, твоим попыткам управлять метлой, твоим первым успешным заклинаниям. И как бы я был рад твоей любви ко мне. Я бы гордился...
        Я бы приходил к тебе в комнату и целовал тебя перед сном.
        Я и теперь прихожу в твою комнату, но только ночью, когда ты уже давно спишь. Ты спишь совершенно так же как я. Всегда на животе, обхватив руками подушку, обнимая ее, прячась в ее мягкой глубине от ночного одиночества. Моя подушка тоже скомкана так, а простыня постоянно сбита. В такие минуты я почти верю, что ты – мой. Я касаюсь твоих волос, очень легко, чтобы не прогнать сон, но ты ощущаешь мое присутствие и приоткрываешь сонные глаза. Слабое мерцание ночника не может осветить их светлой глубины, зрачки расширены, и ночь окутывает чернотой твои льняные волосы…
        Тогда твой взгляд поражает тоскливой бездонностью… темные-темные непроницаемые туннели…
        И я ненавижу тебя…"