Ты всегда был моим, Северус. С первого мгновения, когда я заметил тебя и повернулся к тебе с тщательно рассчитанной улыбкой на устах. Взгляд, который я получил в ответ – неуверенный, вопрошающий – был полон испуганного ожидания и одновременно надежды. Неужели это правда? – было написано в этом взгляде. Люциус Малфой, великолепный, богатый, популярный, и еще черт знает какой Малфой обратил на тебя внимание? Это было легко. У тебя не было ни единого шанса.
        Ты был моим, Северус, и я использовал тебя. Все годы, что мы учились вместе, ты – как Крэбб, как Эвери – нужен был для того, чтобы сделать мою жизнь более комфортной. Я брал все, что ты мне мог предложить, но и давал взамен. В тени занавесок, закрывающих мою постель, твой взгляд был таким напряженным, глаза смотрели на меня с чувством таким всеобъемлющим, что его даже трудно было определить: обожание, восторг, благодарность… почти боль.
        Мне нравилось, как ты смотрел на меня.
        Я мог бы выбрать кого-то более привлекательного, и думаю, ты это знал. Я так и делал – выбирал их и спал с ними – и это ты знал тоже. О чем ты не имел понятия (и я был очень осмотрителен, стараясь скрыть от тебя эту истину), что ни одно другое лицо, каким бы красивым оно ни было, не было обращено ко мне с такой жаждой, с такой одержимостью, как твое. И это затягивало, вызывало зависимость, словно наркотик. Это примирило меня и с резкостью твоих черт, и с угловатостью худого тела. Ты был почти прекрасен, Северус, в моих глазах.
        *Я* сделал тебя почти прекрасным.
        И знаешь, когда ты привычным жестом откидывал пряди волос с лица, прежде чем обхватить губами головку моего члена, я прикасался к тебе не только для того, чтобы направить или ускорить твои движения – ты и сам всему быстро научился – но еще и потому, что мне нравилось прикасаться к тебе. Тогда ты чаще мыл волосы, Северус, ведь ты знал, что меньшего я не потерплю.
        В Хогвартсе ты принадлежал мне; и с тех пор ничего не изменилось. Что еще ты мог сделать, как не последовать за мной в служении моему делу и моему Повелителю? Ты служил *мне*, так ведь? Я помню те взгляды украдкой, что ты бросал на меня, принимая Темную Метку – как будто ждал одобрения, и все, что от меня требовалось, это слегка приподнять уголки губ.
        Мне нравилось, как легко тебя было вознаградить. Мне нравилось, что ты понимал, что заслуживаешь самого малого. И разве я не был щедр к тебе?
        Все эти годы… Подумать только, мы ведь знаем друг друга большую часть жизни. Остались ли у тебя секреты, неведомые мне? Твое тело было для меня открытой книгой; твои желания и привычки навеки запечатлены в моей памяти. Как осторожно ты прижимал губы к изгибу моего плеча. Как тебя зачаровывал бледный контур моего узкого рта. Твое лицо, покрытое испариной, с прилипшими ко лбу прядями волос, когда ты кончал в мою руку. Неровный вздох, срывающийся с губ – вздох, в котором всегда звучало мое имя, и ничего кроме него. В эти мгновения я готов был поверить, что твои губы созданы для поцелуев.
        Знаешь, а я ведь не помню, что шепчет моя жена во время оргазма. И мне это безразлично.
        Я помню едва заметное сопротивление твоих губ в тот день, после исчезновения Темного Лорда, когда нас обоих оправдали, и мы решили это отпраздновать – резвились в постели, как глупые подростки – и я говорил, какой ты молодец, что смог обмануть Дамблдора, втереться к нему в доверие и получить работу в Хогвартсе. И теперь, когда ты стал главой Слизерина, ты будешь растить новых слуг для нашего Повелителя, который обязательно скоро вернется. Какая чушь…
        Я почти гордился тобой в тот момент – тем, что ты, как и я, смог перехитрить авроров, остаться в живых и избежать Азкабана. Я так много надеялся совершить с твоей помощью. Я рассчитывал на тебя, Северус.
        И как ты мог предать… нет, не Повелителя – мне плевать на Вольдеморта и его недовольство. Я хочу знать, Северус, как ты мог предать *меня*?
        * * *
        Я сразу узнаю голос, хотя он и срывается временами, переходя в хрип. Твои крики – это первое, что встречает меня при входе; стоило открыть дверь, как эти звуки заполнили все вокруг. Я ожидал этого, и поэтому не позволяю себе отвлечься или замедлить шаг. Драко замирает на мгновение у меня за спиной, но я не останавливаюсь и не оглядываюсь, и он следует за мной без единого слова.
        Крики затихают, когда я подхожу к комнате, но сначала на меня обрушивается запах. Мне давно следовало к нему привыкнуть, ведь в последнее время нам очень часто приходится наблюдать, как Вольдеморт расправляется с врагами и предателями. Кровь, пот, обожженная плоть, моча, сперма… Запах боли, запах унижения – самый сладостный и прекрасный для нашего Повелителя.
        Но для меня это вонь, а не запах, и мне он не нравится.
        Единственный звук, который я слышу, входя в комнату, это твое дыхание. Твое тело обмякло и висит на закованных в кандалы запястьях, голова опущена. Растрепанные волосы промокли от пота и липнут к лицу, и ты дышишь, словно измученный бегун – резко, тяжело, болезненно. Твои глаза закрыты, а рот расслаблен, на губах следы кровавой пены.
        – Круцио.
        Твое тело выгибается дугой в очередной судороге, голова откидывается назад и отчаянный крик вырывается из сорванного горла. Я вижу, что ты пытаешься кусать губы, чтобы сдержать крик, но ничего не выходит, только еще больше крови выплескивается на подбородок. Я смотрю, как ты трясешься от боли, как лихорадочно вздымается грудь, борясь за каждый вздох, как твои пальцы царапают сталь кандалов.
        Драко поворачивается, напоминая о себе, и я делаю шаг в сторону, освобождая для него место, а когда он в очередной раз испуганно вздрагивает, я кладу руку ему на плечо. Он дрожит: наверное, у меня слишком холодные пальцы.
        Я думал о том, чтобы наколдовать два кресла – наслаждаться представлением со всеми удобствами, но эта мысль почему-то выскользнула у меня из головы, и мы продолжаем стоять.
        Палочка опускается, и ты снова бессильно обмякаешь, лишь продолжительные мучительные судороги сотрясают тело. Струйка кровавой пены стекает из уголка рта.
        Знаешь, как отвратительно ты выглядишь, Северус?
        Но я задаю другой вопрос.
        - Интересно, то, что дал тебе Дамблдор - стоило всего этого?
        Странно, но ты не вздрагиваешь при звуке моего голоса, только судорожно сглатываешь и, наконец, поднимаешь голову, чтобы посмотреть на меня.
        Твои глаза – черные, усталые и такие… пустые. Мне это не нравится, не нравится твое безразличие. Ни страха, ни чувства вины, ни мольбы о пощаде. Именно глаза всегда были самой выразительной твоей чертой; иногда мне казалось, что ты можешь прожечь дыру взглядом. И я хочу еще раз увидеть, как ты на меня смотришь.
        Так, как будто моя красота режет глаз; как будто простой взгляд на меня причиняет тебе боль.
        Больше двадцати лет ты смотрел на меня именно так. И как ты смеешь сейчас лишать меня этого взгляда?
        Ты заплатишь за это, Северус, заплатишь за то, что так разочаровал меня. Хорошо, что желания Вольдеморта на этот раз полностью совпадают с моими. Ты умрешь, но не скоро. Может, через пару недель, а если повезет, мы сможем сохранить тебе жизнь еще на месяц или даже больше, пока твой разум будет реагировать на окружающий мир, а тело – ощущать боль.
        И прежде, чем ты умрешь, клянусь, я заставлю тебя посмотреть на меня так, как раньше. Нежно и виновато…
        Твои губы слегка подрагивают, словно ты пытаешься что-то сказать, а потом взгляд скользит мимо меня, направо. Глаза удивленно распахиваются, и наконец-то в этой сплошной черноте появляется хоть какое-то выражение.
        – Драко… – шепчешь ты.
        Не так, Северус, это вовсе не то, что я хотел от тебя услышать.
        Моя рука сжимает плечо сына, хотя Драко стоит безмолвно, именно так, как я ему приказал. Эвери вопросительно смотрит на меня, приподняв волшебную палочку. Очередное Круцио?
        Сколько раз ты испытал на себе это заклятие с тех пор, как попал в плен? Полагаю, немало, и еще больше ждет тебя впереди.
        Тебя хорошо обработали. И не только "чистыми" Непростительным заклятиями, хотя надо признать, что со временем они перестают быть такими уж чистыми. Чтобы выместить гнев, нужно нечто большее, чем взмах волшебной палочкой. Твои губы разбиты, под глазами синяки, и все тело покрыто многочисленными ранами.
        Ну и хорошо. Ты это заслужил, еще как заслужил. И я не думаю, что этого будет достаточно. Я киваю Эвери. Ты снова бьешься в конвульсиях, но на этот раз дольше – гораздо дольше.
        – Отец… – вякает Драко и ерзает на месте. Я смотрю на него с привычной холодностью, но затем замечаю, что слишком сильно сдавил его шею. Я осторожно разжимаю руку и опускаю ее на набалдашник трости.
        Кричи для меня, Северус, пока еще можешь кричать.
        Наконец Эвери останавливается. Ты дрожишь, словно больной щенок, глаза зажмурены… и, как ни странно, из-за морщинки между бровей твое разбитое, изможденное лицо кажется более юным и уязвимым. Так ты выглядел после той странной истории, которая произошла на шестом курсе между тобой и этими гриффиндорскими подонками. Ты приехал ко мне на зимние каникулы, и в твоих глазах я видел не свое отражение, а что-то еще, какую-то тень, которую ты принес с собой. Я так и не узнал, что случилось на самом деле, лишь то, что Директор по какой-то причине был зол на тебя. И это так сильно тебя задело.
        Ты не имел на это права. Я помню, как ты лежал в постели, свернувшись в комочек, обхватив себя руками, словно баюкая свою боль. Я тогда пришел в ярость, не думаю, что ты когда-нибудь злил меня так же сильно - до сих пор. Ты принимал мои удары, один за другим, без единой жалобы, без единого стона, а я шипел: "Из-за чего ты психуешь? Из-за того, что думает о тебе этот старый мудак Дамблдор? Да какая тебе разница?"
        А потом я трахал тебя долго и жестко, пока твое лицо не смягчилось, а в глазах снова не появилось это блаженное выражение, и я знал, что тебе сейчас не нужен никто.
        Кроме меня.
        – Слишком уж монотонно, ты не находишь, Эвери? – говорю я. – Только Круцио и ничего больше. Может, испробуешь что-нибудь новенькое?
        – Ну, я думал, – он потирает переносицу своей костлявой рукой, – что тебе не понравится, если…
        Лжец. Они уже делали это – неужели он думает, что я не почувствую запаха, не замечу следы?
        – Напротив, мой друг. Ведь мы здесь именно для этого.
        – О, – произносит он. – Ну ладно.
        Остальные обмениваются нетерпеливыми взглядами. Ненависть – один из самых мощных афродизиаков, а они ненавидят тебя за то, что ты предал их Повелителя. Хотя, если подумать, ты никогда им не нравился, Северус. Но это не помешает им использовать твое тело.
        Драко не в первый раз увидит подобную сцену; в конце концов, я обязан позаботиться о его обучении и познакомить его с теми сторонами жизни, о которых он должен знать. Но сейчас он впервые увидит, как насилуют человека, которого он хорошо знает, с которым провел куда больше времени, чем со мной.
        Ты считал меня слепым и глухим, Северус? Ты думал, я мог не заметить? С тех пор, как мой сын оказался в Хогвартсе, я только и слышал: Драко то, Драко это. Как будто мне нужны все эти отчеты о его успеваемости. Неужели ты думал, что можешь рассказать мне о моем сыне что-то, чего я не знал?
        Драко – мой сын, мой образ и подобие. Он принадлежит мне. Я знаю, какой он, я знаю, о чем он думает, я знаю, чему его научить.
        А от тебя, Северус, он получит только один урок – как нужно обращаться с врагом.
        Я стою, сжимая в руке трость, и смотрю, как ты безуспешно пытаешься вырваться из их рук. Наверное, после Круцио твое тело стало таким чувствительным, что даже малейшее прикосновение причиняет боль. На твоем лице больше нет безразличия, и тебе на секунду удается освободиться, чтобы встретиться со мной взглядом.
        – Люциус….
        Да, умоляй меня. Кто знает, если будешь умолять достаточно сильно, может, я позволю тебе умереть побыстрее.
        – Люциус, пожалуйста…
        – В чем дело, Северус? Плата за предательство слишком высока для тебя?
        – Драко… он не должен это увидеть…
        Мерлин Всемогущий.… Почему ты испытываешь мое терпение? Какой-то тщательно скрываемой, порывистой частью своей души я хочу выхватить волшебную палочку и пытать тебя Круциатусом, пока твои кости не растрескаются. Но я напоминаю себе, кто я такой – Люциус Малфой, чистокровный маг, правая рука Темного Повелителя. А Люциус Малфой никогда не совершает безрассудных поступков.
        Я слегка улыбаюсь и не двигаюсь с места, а остальные продолжают.
        Надеюсь, ты понимаешь, что привлекательного в тебе мало. Ты не был привлекательным даже в лучшие годы, а что теперь говорить, когда от тебя воняет, а на лице живого места нет. К тому же ты далеко не мальчик. Ты не казался мне красивым, даже когда ублажал остальных у меня на глазах. Но смотреть на это мне нравилось…
        Ты был таким доступным… помнишь, Северус?
        "Знаешь, ко мне сегодня подошел Паркинсон и сказал, что он все еще девственник. Поможешь ему избавиться от этого маленького недостатка?"
        Твой удивленный взгляд.
        "Никто не трахается лучше тебя, Северус. Для него это будет незабываемо".
        Одного моего голоса было достаточно. А лесть – это так, небольшая добавка на сладкое.
        Помнишь, как я поспорил, скольких парней ты сможешь обслужить за одну ночь? Конечно, ты не мог меня подвести – ничего другого я от тебя не ждал. Я лежал на подушках, раздвинув занавески, и наблюдал, полуприкрыв глаза. Конечно, я замечал твои умоляющие взгляды – не мольбу прекратить все это, нет, всего лишь просьбу о поддержке, но ни разу не ответил на них.
        Ты хорошо справился той ночью, хотя и был под конец так измучен, что, как только все закончилось, сразу расплакался. Я собирал свои выигрыши, принимал поздравления. Наверное, ты чувствовал себя ужасно грязным – остаток ночи ты провел в душе. А на следующую ночь ты пришел ко мне, и на твоем лице было такое робкое выражение, как будто боялся, что я тебя оттолкну.
        Помнишь, а я ведь не оттолкнул тебя? Разве я не был добр к тебе? И чем ты мне отплатил? Променял меня на этого старого козла Дамблдора?
        А сейчас - ты чувствуешь себя грязным? Когда Крэбб входит в тебя, так легко, наверное, ты уже весь растянут и порван, и ты закрываешь глаза. О, Северус. Ты закрываешь глаза для моего сына, хотя должен смотреть на меня.
        Я не потерплю этого, ты ведь понимаешь? С какой стати тебя волнуют чувства Драко, ведь это меня ты предал? Еще подросток, да? Ребенок? Невинный ребенок? Рано ему это видеть?
        Иди на хрен, Северус, я лучше знаю, что делать со своим сыном и к чему его приучать. Он *мой* сын. Интересно, когда ты смотришь на него, думаешь ли ты о том, что у тебя тоже мог быть сын?
        Но конечно, это невозможно, Северус. Разве кто-нибудь хотел тебя, кроме меня? Разве ты хотел кого-нибудь, кроме меня?
        Я шагаю к тебе, оставляя Драко за спиной. И пока твое тело вздрагивает от жестоких толчков насильников, я приподнимаю твое лицо рукояткой трости.
        Подпорченная белизна твоей кожи и чернота мокрых от пота волос… когда у тебя появились эти седые пряди? Наверное, этим летом, ведь раньше я их не видел. Темно-красные пятна крови. Красив? Вовсе нет. Но именно поэтому мы так подходили друг другу. *Я* красив: светлые волосы, глаза цвета стали, мраморная кожа – все то, чего нет у тебя, бледного, мрачного ничтожества.
        Ты слишком ярко оттенял мою красоту.
        Ты и я – две половинки одного целого.
        И каким глупцом надо быть, Северус, чтобы отказаться от всего этого? И ради чего – чтобы Дамблдор называл тебя "дорогим мальчиком"? Это того стоило? Если он вообще это делал.… Помнится, Драко рассказывал, как подслушал нечто подобное.
        О да, Драко много рассказывал о тебе. Снейп это, Снейп то.… Как будто мне интересно выслушивать, сколько баллов ты снял с Гриффиндора и как ты швырнул Локхарта о стенку в Дуэльном клубе. Впрочем, возможно, мне следовало быть более внимательным. Тогда я не последним узнал бы о твоем предательстве.
        Северус, Северус.… Неужели ты надеялся, что когда придет время, тебе удастся удержать Драко от принятия Темной Метки? Ты плохо себя знаешь. В тебе слишком мало добра для того, чтобы уберечь от зла хоть кого-то. Тебе следовало делать то, что умеешь, а не корчить из себя героя.
        Видишь, к чему это привело? Израненный и изнасилованный – и это только начало: тебе еще можно причинить столько боли, и ты хоть понимаешь, какая это будет боль? Вольдеморт хочет, чтобы ты испытал все возможные страдания… и я тоже этого хочу. Дементоры, чтобы ослабить твой разум… яды, которые можно испробовать на тебе… темные магические создания – о, чего они только не сделают с тобой!
        Северус… было время, когда я думал о тебе как о своем собственном темном создании – волосы цвета воронова крыла, глаза, темные как преисподняя. Ты мог быть моей темной тварью. Ты жалеешь, что отказался от этого?
        Я заставлю тебя пожалеть, не сомневайся.
        Мои пальцы прикасаются к твоему лицу, к окровавленным губам. Шелковые перчатки пропитываются слюной и кровью, и твои глаза открываются, ресницы трепещут. Только твои ресницы и можно назвать красивыми – они такие мягкие, длинные и изогнутые, не то, что мои – блеклые и тонкие. О да, теперь ты смотришь на меня. Теперь ты видишь меня – никого, кроме меня. Твой взгляд снова становится таким, как прежде – беззащитным и покорным.
        Я заставлю тебя забыть обо всем, Северус. О человеке, насилующем тебя, о Драко, следящем за этим, о Дамблдоре и Вольдеморте. Не останется никого, кроме меня, Северус.
        Я снова сделаю тебя своим.
        И ты не умрешь, пока это не случится.
        Я поглаживаю твою впалую щеку. Убираю с лица прядь волос, и ты вздрагиваешь, сжимаешь губы, словно от боли. В тебе всегда было столько горечи, Северус. Только для меня ты был слаще меда, когда падал в мои объятия, потому что я знал тебя лучше, чем кто бы то ни было.
        Стони для меня, Северус, да, вот так. Член внутри тебя не причиняет ничего кроме боли, но моя рука может доставить тебе настоящее удовольствие. Мое лицо так близко, что тебя бросает в дрожь.
        Смотри на меня, только на меня.
        Мои пальцы скользят вниз, по разодранной одежде, опускаются к груди, теребят сосок. Ты дрожишь от боли или возбуждения? Они что-то сделали с тобой, и теперь мои прикосновения причиняют страдание? Ожоги? Наверное. Мне все равно. Это не имеет для меня никакого значения… и для тебя тоже. Ты все равно тянешься ко мне… насколько позволяют кандалы на запястьях. Насколько позволяет твоя глупая гордость.
        Да, да, мое темное создание. Теперь ты видишь? Тебе не надо было отказываться от этого. Мы почти прижимаемся к друг другу – твое грязное, окровавленное, изувеченное тело рядом с моим безупречным.
        И моя рука там, где тебе хочется ее ощутить. У тебя между ног.
        Кончи для меня, Северус. В последний раз.
        Конечно, ты уже возбужден – несмотря на боль, несмотря на отчаяние, ты жаждешь моих прикосновений. Что ты там говорил насчет Драко… что он слишком молод, и ему не следует видеть подобное? Ты никудышный учитель, Северус.
        А если подумать, то не только учитель: ты был никудышным Пожирателем Смерти, никудышным шпионом, никудышным героем. Впрочем, ты был отличной шлюхой – шлюхой Люциуса Малфоя. Ну, доставь удовольствие своему хозяину… в последний раз.
        Я прижимаю руку к грубой ткани, к жаркому и твердому члену. Крэбб трахает тебя все сильней и жестче, но, по-моему, ты даже этого не замечаешь, когда тычешься в мою ладонь.
        Глупыш, неужели ты думал, что на свете есть что-то более ценное? Доброта Дамблдора, борьба за правое дело и прочая чушь… Ты предал меня, мой Северус – но сейчас, когда ты чувствуешь мои прикосновения, разве ты не готов предать весь мир, лишь бы продлить это мгновение?
        Для тебя сейчас нет никого. Только я.
        Крэбб громко сопит, ты вскрикиваешь, но это не мешает мне услышать позади тихий стон, еле слышный звук, в происхождении которого я не сомневаюсь. Я сам издавал подобные стоны, когда только открывал для себя любовные утехи. Драко так похож на меня…
        Ты знаешь, что он кончает, следя за нами? Ты этого боялся? Что он приобретет вкус к подобным вещам? Слишком поздно – ты ничего уже не сможешь изменить, Северус.
        И я не хочу, чтобы тебя это волновало.
        На твоем лице знакомое выражение – я легко узнаю его. Годы ничего не изменили, и даже сейчас, когда тебе тридцать шесть, ты измучен и сломлен, на твоем лице то же выражение, что и тогда, когда ты был одиннадцатилетним мальчишкой. Как будто моя рука дарит тебе частичку рая, и ты поверить не можешь, что это чудо происходит с тобой.
        Словно ничто в целом мире не имеет значения – только это.
        Твои губы раздвигаются, и я знаю, что именно услышу сейчас, когда твой член дергается в моей руке, и горячая влага выплескивается в мою ладонь. Мое имя… это будет мое имя.
        – Драко, – шепчешь ты. – Не позволяй…
        В долю секунды я выхватываю волшебную палочку, и все же мне хватает времени понять, что да, именно этого ты добивался, этого хотел… и Вольдеморт будет недоволен, что ты так легко отделался… но ослепляющая волна ярости сильнее. Я слышу, как вскрикивает Драко, а Крэбб хмурится и раскрывает рот, недовольный тем, что я мешаю ему в самый неподходящий момент.
        Мне все равно… Я не могу тебе позволить… снова предать меня.
        Палочка поднимается, и губы начинают произносить Авада Кедавра, и частичкой своего сознания я понимаю, что сейчас ты смотришь на меня именно так, как мне хотелось. Глазами ты говоришь то, что не хотел произнести губами.
        Что ты принадлежишь мне.
        Ты опускаешь глаза, и я чувствую стальной захват на запястье. Поворачиваясь, я уже знаю, что увижу: бледное лицо и алые глаза Темного Повелителя.
        – Ты ведь не собирался его убить, Люциус? – почти мягко спрашивает Вольдеморт, и его рука сжимает меня так сильно, что, кажется, кости запястья вот-вот треснут. – Будь это кто-то другой, я мог бы поверить, что ты хотел… отпустить его .
        Темная Метка на моей руке жжет, пульсирует - и эта боль хуже всего остального.
        Я смотрю на тебя, и на мгновение в твоих глазах появляется такое странное выражение. Не горечь, не страх или разочарование. Ты смотришь… как будто тебе меня жалко.
        Вольдеморт неожиданно отпускает мою руку.
        – Изменник еще не начал расплачиваться, – говорит он, – за то, что предал *меня*.