Чудовища, ползущие ко мне… Они ползут, показывая зубы. Нет, это не зубы – это белые пятна в красной темноте рта. Жадно ждущие, напряженные – как они сосут?
        Никогда этого не видел.
        
        Открываю глаза, и виденье уходит, постепенно бледнея, тая и становясь все дальше. Все нереальнее. Вокруг зелень темных, величавых елей, протыкающих серые, с редкими прорехами, небеса острыми верхушками. По лапам бежит вода, с трех иголочек по капле, и, собираясь, капает вниз… кап-кап-кап.
        
        Светлая голова склонена над огнем, задумчивый взгляд устремлен в пламя, живое и дергающееся, ласково лижущее кору тяжелых ветвей и жадно жрущее тонкие сучки. Хвоя шипит, не желая сгорать, корчась и чернея, вспыхивая оранжевыми точками и щедро разбрасывая искры.
        
        - Хвойные всегда так горят? – задумчиво спрашиваешь ты.
        - Как – так? – я раздвигаю губы в улыбке.
        - Ну, так… - рука взлетает, описывая полукруг. – Колюче… как ежик. Сноп искр и нежелание покориться огню.
        - Только самые благородные, - на этот раз я улыбаюсь по-настоящему. – Ель и кедр.
        В Поместье мы жгли яблоневые поленья, а когда ездили на охоту и ночевали в лесу – березовые. Но в здешнем кантоне ель преобладает.
        
         Серые глаза… как небо в прорехах между высокими верхушками, светлые волосы, почти растворяющиеся в этом прозрачном воздухе, звенящий смех, колокольчиком разносящийся далеко по горам, горячее тело, жгущее мне руки, когда ты оступаешься, оскользнувшись на мокром склоне…
        
        - Осторожнее!
        - Да, Люциус.
        И так не хочется тебя выпускать, а хочется смотреть и смотреть в твое тонкое лицо, похожее на мое, только мягче, нежнее…
        А в доме мы разжигаем камин и развешиваем на веревке одежду, и твое белое тело светится в сумраке, ты смеешься, поглядывая на меня, и ель трещит, трещит…
        Огонь охватывает нас. Пламя жжет тела, заставляя их сливаться в одно в попытке умалить его жар, но яркий огненный цветок, растущий из нас, не плавит, а греет. Не испепеленные, но обновившиеся, мы хватаем ртом воздух, лежа на спине и глядя в потемневший от времени потолок.
        Я вижу слипшиеся пряди на твоем виске - ты не пытаешься укрыться от моего взора, и я впитываю в себя безвольно раскинутые руки, рвано поднимающуюся и опускающуюся грудную клетку, впалый живот, длинные ноги…
        
        Породистый… Весь в меня, а от Нарциссы лишь мягкость в характере и нежная беззащитность позы.
        Ты поворачиваешься и утыкаешься мне в плечо, глухо пробормотав:
        - Люциус…
        Сердце словно лопается, набухнув и выпуская любовь, я хватаю тебя и прижимаю к себе, шепча:
        - Драко… Драко… Дра…
        
        Швейцария – маленькая страна густых елей и высоких, ослепительных гор, между которыми притаились долины – зеленые ловушки. Мы лежим, обнявшись, ходим по горам, дышим хрустальным воздухом и жжем костры в лесу, заливая их водой из котелка, а внутри все стучит и стучит хронометр… три дня… два дня… один…
        Неделя закончилась. Осталось семь дней.
        И шесть дней… И пять.
        Я не х-о-ч-у…
        
        Такой чистый и невинный – апельсиновый цвет. А ночью – зрелый апельсин, раскрывающий для меня свою мякоть, позволяющий упиваться своим соком, дарящий высочайшее наслаждение.
        Д-р-а-к-о…
        
        - Драко?!
        - Отец! – вспышка в камине, я рефлекторно накидываю покрывало на лежащее рядом со мной тело.
        - Что, черт возьми…
        - Отец, я ищу тебя уже целую неделю! Темный Лорд выступил! Он выступил открыто! Я уехал из школы…
        - Немедленно вернись.
        - Папа!..
        - Ты немедленно вернешься в Хогвартс.
        - Но… - белое лицо обиженно кривится, брови сползаются домиком и из глаз вот-вот польются слезы.
        - Слушай меня внимательно. Я сейчас вернусь домой. Если только тебя там увижу – выпорю так, что две недели на стул не сядешь, а потом за уши притащу обратно к Дамблдору. Ясно?!
        Драко злобно смотрит в ответ, но кивает. Знает, что выполню обещание.
        - Где мать? – его лицо исчезает, замененное бледным и растерянным лицом Нарциссы.
        
        Пламя гаснет, и я медленно поворачиваюсь к укутанной фигуре. В горле стало сухо и царапает. Он сам откидывает покрывало и смотрит на меня серыми глазами – обманками.
        Если он скажет хоть слово, я его ударю. На самом деле, все слова успешно заменяет понимающая ухмылка на его губах.
        - Твоя работа окончена, метаморф, - сухо говорю я, глядя куда-то в белое пространство простыней. – Раньше срока. Но прежде…
        Достаю из сундучка палочку, которой не пользовался уже полторы недели. Не хватало, чтобы проститутка помнила о моем семейном секре…
        
        - Экспеллиармус. Вы арестованы, Люциус Малфой. Не советую оказывать сопротивление.
        
        Неверяще поднимаю взгляд. Метаморф в обличье моего сына усмехается, держа в руках палочку:
        - Аврорский Отдел Министерства Магии Британии. Вы имеете право на адвока…
        - Вам нечего мне вменить! - выхожу из ступора я. – Я не нарушал закон с тех пор, как вышел из Азкабана!
        - Ну, как же не нарушали: педофилия, секс с несовершеннолетним, инцест. Положим, последнее законом ненаказуемо, но присяжные во время вынесения приговора это учтут, уж будьте уверены, мистер Малфой…
        - Я не трогал Драко! Никогда!
        
        И снова кружащие вокруг чудовища… Я никогда не видел их зубов – да и есть ли у них зубы? Может, у них черная дыра вместо рта? Никогда не хотел об этом узнать…
        
        Я чувствую, что они вокруг – совсем близко, за стенами камеры. И день за днем, ночь за ночью меня грызет и мучает страшная мысль: как Драко все это воспримет? Знает ли он?
        И если знает, он никогда не придет.
        
        Шаги, скрежет замка. Свидание?
        
        Женщина. Молодая, с розовыми волосами, с бэйджиком на мантии: «Н. Тонкс. Аврорский отдел».
        - Не узнаешь? – после долгого молчания.
        - Метаморф? – усмехаюсь я.
        - Догадливый…
        
        Да уж. Только зря она сюда пришла. Вдруг улики рассыплются. Все обвинение держится на фотографиях и единственном вопросе под Веритасерумом: «Вы хотели вступить в половую связь со своим сыном?».
        
        Да, хотел. Но на то мы и люди, чтобы сдерживать желания.
        
        - Зачем ты пришла?
        - Не могла понять.
        - Думаешь, я тебе помогу?
        - Думаю, да. Ты любил его?
        
        Я молчу, прежде чем ответить. Светлые волосы на фоне изломанных гор в прозрачной дымке. Серые глаза, отражающие серое небо. Дожди, дожди, дожди, залившие этой осенью маленькую зеленую долину. Долину-ловушку, долину украденного, купленного счастья…
        
        - Больше жизни.
        Н. Тонкс медленно кивает, словно услышав именно тот ответ, какой ожидала.
        
        - Знаешь, именно это я и хотела понять. Повез ли бы ты в долину ЕГО. Настоящего.
        Она поворачивается, чтобы уйти, но у дверей опять оборачивается и тихо говорит:
        - Спасибо… Я запомню… эти костры.
        
        Дверь хлопает, и я остаюсь один. Вокруг дементоры – я чую их, они ползают, волоча по полу свои черные обрывки, жадно заглядывают сюда…
        
        Но что бы со мной ни случилось, я рад одному. В горах Швейцарии ели все так же искрят, сгорая в кострах.
        
        Я сопротивлялся огню.