На окраине владений семьи Малфоев есть маленькое кладбище. Оно окружено небольшой странной рощей: скелетообразные ветви и кроны деревьев склоняются к земле, как будто их пригибает неведомая сила. Говорят, в безлунные ночи, когда ветерок осторожно пробирается сквозь траву и, словно кольца дыма, посылает в небо звездные поцелуи, все неприкаянные души приходят сюда, чтобы потанцевать с ним. Подобно музыке ветра, их жалобные голоса доносятся до господского дома, и поэтому здесь никогда не открывают окон. Все слишком боятся того, что может ворваться внутрь.
        В ту ночь, когда он убил свою семью, Люциус Малфой настежь распахивает окна спальни. Он раскидывается бедрами на белоснежных простынях, все еще в алых пятнах от крови Нарциссы, и если сосредоточиться, то можно услышать соблазнительный шепот плоти и почувствовать прикосновение черного атласа к коже.
        Он пытается зажечь свечи, но они гаснут одна за другой, а его волшебная палочка все еще липкая от крови и спермы. Впрочем, голос Драко не будет преследовать его, хотя бы потому, что Драко не кричал. Он только успел сказать, хотя от большой потери крови его голос звучал слабо, а комната кружилась перед глазами: «Скажи Гарри, что я…» и умер, сжимая в пальцах желтоватый пергамент, который медленно окрашивался в алый цвет.
        Люциус не может зажечь свет, поэтому он просто лежит, его тело белеет в темноте, и он позволяет голосам резвиться вокруг себя. Закрывая глаза, он чувствует слабое прикосновение, такое же незаметное, как лунный свет, скользящий по его руке
        Он не может заснуть до тех пор, пока рассвет не окрашивает горизонт в серые тона. Когда дремота все же охватывает его, ему снится, что он купается в крови и хохочет. Тело Нарциссы плавает на поверхности - холодное, бледное и хрупкое как стекло. Он поднимает ее, как фарфоровую куклу; их руки и ноги переплетаются. Он вытаскивает ее на берег и трахает безжизненный труп так яростно, что ломает ей обе руки.
        Люциус просыпается от ее тусклого обвиняющего взгляда, направленного на него из мира теней, и его рот раскрывается в беззвучном крике.
        Утро холодными пальцами треплет прозрачные шторы, и когда Люциус встает, чтобы закрыть окна, то чувствует, как они почти невесомо скользят по его ногам. Внизу, в холле, гремит эхо фортепианной сонаты, и Люциусу интересно, будут ли клавиши двигаться, когда он спустится. Но нет, они неподвижны, только старая пыль стерта с них, и они блестят, словно отполированные кости.
        - Мастер Малфой, Трикси принесла вам чай. - Он неуклюже принимает горячую чашку, и чай выплескивается на руку. На его вопль сбегаются все домовые эльфы, но Люциусу кажется, что в их писклявых вопросах о самочувствии слышится скрытый смех.
        Утро будто саваном окутало мир, кружевные облака волочатся за ним, словно лохмотья ночной рубашки, пропитанные рассветом, как кровью. Когда Люциус в своей лучшей парадной мантии пересекает лужайку, под ногтями у него все еще не высохла кровь. Он знает, что место похорон упоминалось в «Ежедневном пророке» - знает так же хорошо, как и то, как бесстыдно выглядит сейчас его лицо, перемазанное губной помадой Нарциссы, - поэтому он сильно удивлен отсутствием плакальщиков. Хотя, наверное, ничего удивительного в этом нет.
        Один-единственный человек, упрямо выпятив подбородок, приближается к нему.
        - Мои соболезнования, - говорит он натянуто, неловко, держа одну руку в кармане, - Люциус знает, что он сжимает в ней волшебную палочку, - а потом добавляет: - Я должен был прийти.
        - Да, - отвечает Люциус, - я предполагал, что ты придешь.
        Ровно в девять часов заколдованные гробы поднимаются, как духи возмездия, а потом погружаются в землю. Темная почва поглощает их и засыпает пласт за пластом. Оба безмолвно наблюдают за этим, стиснув руки в карманах.
        Ветер тихо напевает погребальную песнь. Она звучит то громче, то тише, навязчиво повторяя припев. Люциус и Гарри не могут оторвать друг от друга глаз.
        - У меня для тебя письмо, - говорит Люциус, делая шаг навстречу Гарри Поттеру. Окровавленный пергамент неловко переходит из рук в руки. Ногти Люциуса гладкие, с полукружьями засохшей под ними крови; ногти Гарри - нервно обгрызенные, все в заусеницах.
        Мой Гарри.
        Свиток полностью исписан тонким небрежным почерком; темные чернила намертво въелись в бумагу. Я люблю тебя написано на нем. Это повторяется не раз и не два, а строчка за строчкой, как будто одного утверждения недостаточно. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.
        Снова. И снова. И снова. Будто упражняясь, будто репетируя или убеждая в этом самого себя, будто, начав признаваться, он уже не смог остановиться.
        Я люблю тебя.
        Он, белый, как мраморные столбы далекого имения в лучах раннего солнца, роняет письмо и дрожа говорит: - Я должен… мне лучше вернуться в школу.
        Люциус невозмутимо улыбается:
        - Хочешь узнать кое-что, Гарри Поттер?
        - Что?
        На одном дыхании:
        - Я потерял девственность с твоим отцом.
        Гарри Поттер. Тени мечутся на его коже, похищая его свет. Гарри Поттер, чьи щеки пылают, и это единственный признак пробивающейся на поверхность жизни. Гарри Поттер, который не слышит пения духов.
        - Ты лжешь.
        - Да? Может, попробуем тогда заклинание? Или пообщаемся с привидениями и послушаем, что они скажут? - Гарри настолько близко, что может дотронуться до него, стоит только протянуть руку. - Хочешь узнать еще кое-что?
        - Нет.
        - Врешь. Твой отец чертовки громко кричал.
        - Я, - говорит Гарри, - возвращаюсь в школу. Немедленно.
        И тут Люциуса словно молнией пронзает мысль, которая мгновенно вывела его из дремотного оцепенения. По всей вероятности мальчишка выбрался из школы тайком, в противном случае с ним был бы по крайней мере один сопровождающий. Надо же! Здесь находится Великий и Знаменитый Гарри Поттер, и он совершенно один. Но, конечно, с палочкой в руке.
        - О, уже уходишь? - Над их головами шелестят листья. - Но мы хотим, чтобы ты остался, правда? - Он обводит взглядом ряды мемориальных досок, от удовольствия его бледная кожа весело розовеет. - Мы можем многое друг другу рассказать, Гарри Поттер. Ты можешь рассказать мне, прокусывает ли Драко губу, когда кончает, или это, - усмешка, - проблемы отцов и детей?
        Гарри отвечает ему улыбкой - такой ледяной, что холоднее самых холодных зимних дней:
        - Не знаю, но почему бы тебе не спросить у него?
        Люциус вспоминает, как блестели глаза Драко, когда он говорил о Гарри. Когда он как послушный сын, сказал Люциусу, что Гарри остается в Хогвартсе на целый год, и прибавил, тоном, в котором бушевал лесной пожар, что, если кто-нибудь хоть пальцем дотронется до него, Драко найдет этого смельчака и разрежет на кусочки. Тогда Люциус рассмеялся. Смеется он и сейчас, чувствуя, что каждый издаваемый им звук неизбежно притягивается к земле магнетизмом душ.
        - Существует легенда, - небрежно обращается он к Гарри, - что ни один Малфой даже в смерти не обретет покоя. Все мы, все они - бесприютные души, и иногда по ночам они приходят потанцевать на наших землях. То еще зрелище, как считаешь? Может быть, однажды ночью он придет и к тебе, с окровавленными руками, и утром ты не будешь знать, что это было - сон или явь, не выдумал ли ты все это только потому, что веришь только в дружелюбных привидений, а, Гарри Поттер?
        - Единственное, во что я не верю, - отвечает Гарри резко, - это сила Малфоев. Если она включает в себя сентиментальные россказни о привидениях, то и в них тоже.
        - Твой отец всегда кричал, - все так же ровно говорит Люциус: кажется, что сам голос его, каждая его фраза зримо блестит и переливается в свежести утра. - Он кусал губы и закусывал щеки, чтобы не кричать. Каждый раз, когда я его целовал, я чувствовал вкус его крови.
        Гарри не отвечает.
        - Знаешь, Северусу нравилось слушать про нас с Джеймсом. Я даже уверен, что в какой-то степени он ревновал. - Невидимые пальцы ерошат волосы Люциуса, ласкают мягкие губы. - Именно так, Гарри Поттер. Твой профессор Зельеварения любит цепи, атласные простыни и повязки на глаза. - Мягкая пауза. - И меня.
        Сжав зубы, Гарри рычит:
        - Да мне плевать.
        Он резко протягивает руку и хватает тонкими пальцами Гарри за свободное запястье. Другая остается стиснутой в кармане.
        - Я так не думаю. Однажды я трахнул Люпина. Он кусается. - Кривая улыбка змеится по губам, и он отгибает краешек мантии, чтобы показать выцветший шрам на плече. Сильные пальцы ветра и неба закручивают ткань в водоворот теней. - Их было много, Гарри Поттер. Но твой отец был первым.
        Крошечные булавочные уколы жара перетекают из кончика пальца в вены, от плоти к плоти. Его хватка одновременно и железная, и нежная, и синяки расцветают, как цветы для мертвых, на смуглой коже Гарри.
        - А теперь ты скажешь, что традиционным встречам на Астрономической Башне, - цедит он, - положили начало твой прадедушка и мой прапрадедушка, или что-то вроде.
        - Мы, Малфои и Поттеры, тесно связаны, - шипит Люциус, и в его голосе проскальзывают стальные нотки. - Такая изощренно совершенная гармония, что все возвращается на круги своя.
        - Это ложь.
        - Ты отвергаешь Драко. За это он, может, будет неотступно преследовать тебя.
        И Гарри, в конце концов, - ветерок легонько скользит по коже и холодит щеки, принося с собой воспоминания о таких же серых глазах, тающих в темноте, - произносит те слова, которые вертелись у него на языке все утро:
        - Это ты убил их. Я знаю: ты! Можешь не отрицать это.
        Люциус подносит ладонь к своим губам и легонько прикасается губами к подушечкам пальцев.
        - Почему я должен отрицать это? Я не могу отрицать, что на моих руках остался сладкий аромат крови.
        Гарри вслушивается, как время, размахивая крыльями, улетает через поляну, в шелест листьев, что является единственным знаком уходящих минут. Что-то есть в Люциусе одновременно знакомое и странное, властное и вызывающее привыкание, скоротечное и пугающее. Имя «Гарри» на его губах как кровавый поцелуй, скупая песнь из двух слогов. Гар-ри. Драко всегда произносил это имя виновато, серьезно, важно. И оно тут как тут, ласточкой порхает по поляне и, отдаваясь эхом, исчезает в земле.
        - Должно быть, я переспал, - шепчет Люциус без малейших угрызений совести, - с половиной Хогвартса. Или даже больше. Куда бы я не взглянул, все напоминает мне об этом.
        - Если ты имеешь в виду, что это из-за моего отца ты стал школьной шлюхой, не жди, что я соглашусь с тобой.
        - Я ничего не жду, - говорит Люциус, снова шепотом, на этот раз интимным, больше подходящим для бессонных ночей в темных спальнях и обмена тайнами при тусклом свете догорающих восковых свечей. - Ничего, кроме того, что кто-то меня выслушает. Ты же готов, правда?
        Снова молчание.
        - Ты не знаешь, - шепчет он на одном дыхании, поднося их сцепленные руки к своим губам. - Он же был твоим первым, да? Ты не знаешь, каково это - неумело прятаться в тени, когда свет свечей как пламя на загорелой коже. Каково это - идти за незнакомцами в темные углы и ванные. - Прищуренные глаза похожи на стальные щелки. - Ты никогда не искал, ночь за ночью, что-то, что один мальчишка у тебя украл. Тебе не приходилось отрицать, что это нельзя вернуть.
        - Я…
        - Нет. Ты не знаешь. Ты знаешь только Драко и то, как тени пили молоко из впадинки на его шее, и как нежно он целовал кончики твоих пальцев Ты знаешь только то, что вы глупо называете любовью, вечной любовью. И что теперь, Гарри Поттер? Ты ждешь его привидение или ищешь его в каждом встречном незнакомце?
        - Я…
        Поймав взгляд Люциуса, он замолкает, и голос того так же опасен, как падающие звезды:
        - Хочешь узнать кое-что, Гарри Поттер? Думаю, что да. Когда мне было семнадцать, я запутался в себе и не знал, что делать, знаешь, кто помог мне?
        - Вольдеморт, - хрипло. Дыхание шепотом донесло одобрение Люциуса.
        - Очень хорошо. Да. Вольдеморт. Вольдеморт, которого ты знаешь, омерзителен и отвратителен, чудовище из крови и плоти, которое не заслуживает жизни. Вот что ты видишь, когда слышишь его имя, и каждый раз, когда оно срывается с твоих губ, тебя словно бьют бичом. Ты мазохист, Гарри Поттер?
        - Н-нет.
        - А я думаю, что да. Ты спал с моим сыном.
        - Твой сын, - говорит Гарри, будто это что-то меняет, в то время как не меняет ничего, потому что тьма поглотила их обоих одновременно, - сам пришел ко мне.
        Люциус только улыбается, как будто шепотки в его ушах утверждают обратное.
        - Нет, - наконец говорит он мягко. - Ты не знаешь. Даже не можешь себе представить. Для тебя Вольдеморт - чудовище. Ты не знаешь, каким он был тогда, в прошлом. Он был всем, чего и я хотел и в чем нуждался; он был воплощением силы и объектом моей похоти. Сила - это наркотик, Гарри Поттер, как бы ты не отрицал это.
        - Я и не отрицаю, - шепчет Гарри.
        - Правда? Что ж. Вольдеморт был богом, нашим богом, гораздо более близким, чем все остальные. Нет, ты не понимаешь и не знаешь, а если бы понимал, то был бы на стороне Лорда. Ты сам мог бы стать им.
        - Нет. Нет, это неправильно, - настойчиво говорит он, и его взгляд пронизывает и землю, и полированную крышку гроба, и белую атласную подкладку, и жесткую ткань парадной мантии, и полупрозрачную кожу, и затвердевшие сухожилия, и кости до того места, где лужицей замерзшего свечного воска какая-то нематериальная часть Драко Малфоя до сих пор живет.
        И начинает задыхаться.
        - Да? - спрашивает Люциус. Его хватка на запястье Гарри заставляет юношу вернуться в мир живых. Его голос - как щекотное касание воздуха. - Ты знаешь, каково это - корчиться под Круциатусом, пока он вытягивает из тебя все? До. Последней. Проклятой. Капли. Так, что кажется, будто все нервные окончания охвачены пламенем? Знаешь? Может себе хоть представить?
        - Не могу сказать, что да.
        - Да, - говорит Люциус, - я и не думал, что ты сможешь.
        Пламя на самом деле не оранжевое, и не золотое, и не трепещущие язычки алого. Где-то в глубине души у него оттенки изумрудного, и сапфирового, и ярко-розового, и серебристого. Именно эти цвета кружат водоворотом в серых и спокойных глазах Люциуса, и Гарри думает, что именно это отличает их безумие от смерти.
        Перед его глазами тоже все взрывается калейдоскопом, когда Люциус придавливает его к тонкому дереву и впивается в его губы.
        Люциус останавливается только на секунду - его дыхание обжигает кожу Гарри, - чтобы сообщить: «Ты на вкус как Драко». И никто из них больше не хочет ничего говорить, потому что деревья трясутся, как восторженные вуайеристы, и они оба дрожат от прикосновений к коже невидимых пальцев.
        Губы на шее, пальцы на бедре, рука на груди, они толкают друг друга, чтобы вырваться из-под удушливого, почти осязаемого гнета, который окружает их и соединяет их кожу со слившимися воедино вздохами.
        - Ты, - говорит Гарри, когда Люциус впивается зубами в его ключицу, - на вкус напоминаешь прах! - И это ложь, и Гарри знает это, потому что даже пыльный вкус мертвых на коже Люциуса не может скрыть мускусный запах крови и цветов, и того, что, кажется, осталось от тонких ванильных духов Нарциссы.
        - Я рассказал тебе о Джеймсе, - дыхание Люциуса щекочет кожу Гарри, - и Северусе. Я рассказал тебе о Вольдеморте. Но я никогда, - бархатный шепот, - не рассказывал тебе о Нарциссе.
        Выгнувшийся у дерева Гарри не отвечает.
        - Она цветок, - бормочет Люциус в промежутки между пальцами Гарри. Он не замечает, что использует уже неуместное настоящее время в отношении Нарциссы. А может быть, когда вокруг сгущается пустота, оно вовсе не так неуместно. - Красивый, опасный, экзотический цветок. Из тех, что, - череда настойчивых поцелуев вниз по венам запястий Гарри, - ты орошаешь любовью, как водой, и он растет, но никогда не отвечает взаимностью. Знаешь ли, Нарциссы так эгоистичны.
        - Разве это относится не ко всем Малфоям? - огрызается Гарри.
        - Нет, - шепотом, - мы просто неотразимые.
        - Ну, тут можно поспорить, - хотел было сказать Гарри, но где-то на полпути от мозга к губам слова были оставлены ногой Люциуса между его собственными.
        - Она цветок, который нужно растоптать, - бормочет Люциус, когда пальцы - его, и он не уверен, что только его - вместо ветра колышут складки мантии. - Лепесток за лепестком. Так же как ты обрываешь лепестки, со словами «любит-не любит», как кровь на твоих губах.
        - И ты сделал это.
        Люциус тонко улыбается.
        - После Драко.
        Нерешительно - его спина окаменела, тело замерзло - Гарри шепчет: «А что с ним?»
        Пока Гарри Поттер не встретил Драко Малфоя, не считая детских переживаний, он никогда не мог представить, что улыбки могут причинять боль. Но каждый раз, когда губы Драко кривились в ухмылке, желудок Гарри мучительно сжимался.
        Гарри думает в тишине, что, может быть, теперь он знает, каково это - чувствовать Круциатус и страсть одновременно.
        - Что с ним? - издевательски. - Что ты хочешь узнать? Или думаешь, что уже все знаешь?
        - Ты убил свою семью, - шипит Гарри рукам, кочующим по его телу. Пальцы, с кровью под ногтями, становятся ему настолько же омерзительны, как сам Вольдеморт. Они черви, мягкие и настойчивые, пытающиеся проникнуть внутрь; и Гарри вспоминает о том, как однажды Дадли дразнил его: «Твои родители в земле, Гарри. Во власти червей, черви разъедают их».
        Гарри думает: насколько же быстро черви справятся с Драко? Гарри думает, что, будь он червем, он прорылся бы сквозь землю и гнилые доски, чтобы подобраться ближе к своему любимому. Чтобы почувствовать этот сладкий вкус и добраться до Драко, до которого больше не доберется ни один живой человек. Смотреть, как мало-помалу ссыхается кожа и, в конце концов рассыпается прахом, оставляя пещеры из костей. Гарри думает, смог бы он пробиться к загнивающей плоти, чтобы устроиться там, зарыться в ней и называть то место своим домом, потому что он страстно желает быть именно там.
        - Ты убил свою жену и своего сына, - ровно говорит он, и рука Люциуса застывает на его талии. - Я думал, что ты любишь их. Почему? Почему ты сделал это?
        - Вольдеморту не нужна жизнь, Гарри Поттер. О нет. Ему нужны смерти. Смерти, жертвы. Да, даже от чистокровных. Я предложил, Гарри Поттер, и ты знаешь зачем? Ты знаешь, зачем Лорду нужны смерти?
        - Ради силы? - покорно.
        - Какой силы?
        - Делать все, что он хочет, наверное, - Гарри рассматривает цепкие руки со всей ненавистью, на которую способен.
        - Да, - как молитву выдыхает Люциус. - Чтобы воскрешать мертвых.
        Молочно-белая кожа Драко, треск рвущейся ночной рубашки Нарциссы, кремовые похоронные цветы - все это видится в контрасте с лицом Гарри. Вокруг так тихо. Гарри думает, что его сердце забывает биться, или что оно покинуло его, чтобы согреть руки того, кому оно принадлежит - тому, кто лежит сейчас в земле.
        - Мой… мой отец?
        - Джеймс. - Это не два резких вздоха - Гар-ри и не мелодичный напев - Дра-ко. И не трепет цветочных лепестков и пульсация сердца - Нар-цис-са, а выдох. Просто выдох, который как порыв ветра, может окутать весь мир. - Джеймс.
        Люциус пользуется тем, что Гарри ошеломленно молчит, и снова впивается в его губы; он продолжает красть томительный вкус своего сына с губ Гарри. Они оба падают на землю, прямо в грязь, и земля сыпется на их сплетшиеся в объятии тела, будто желая похоронить и их тоже. Руки отчаянно молотят по земле, словно пытаясь выбраться из могилы.
        И так получается, что это лучший секс в жизни ГП, и он стонет имя Драко в землю, в которой тот похоронен, и его пальцы белеют, стискивая холодную мемориальную доску.
        Драко уже научил его, задолго до этого, не кричать.
        - Ты изменил его, - Люциус скользит рукой под резинку фланелевых штанов, к разгоряченной коже. - Ты изменил и приручил его. Может быть, ты будешь отрицать это, Гарри Поттер, но я видел следы твоих ногтей на его спине. Я ощущал запах твоих рук в его волосах. Я ощущал твой вкус на его коже. Ты дарил ему часть себя, он не брал ее, и именно поэтому ты делал его тем, кем он никогда не был.
        - А кем он был? - переспрашивает Гарри, его суставы белеют так, что напоминают хрупкие кости. - Кем он тогда был?
        - Когда он умер, - говорит Люциус свистящим шепотом в нежный изгиб шеи Гарри, - он стал моим.
        Ботинки Гарри протестующе бороздят грязь, губы горят на его плечах, и ему интересно: что он сделает - весь покрытый грязью, с побелевшими как кости пальцами, - чтобы встать и столкнуть его. Чтобы он увяз, может, навсегда в таких же ледяных и алчущих объятиях.
        Эти зубы дразнят Гарри своим блеском. Он мысленно представляет контраст жемчужного блеска и запачкавшей губы сладкой крови. Губы, которые сейчас ласкают нежную кожу шеи и плеч, зубы, которые настойчиво впиваются, пока Люциус вжимает Гарри своим весом в грязь.
        Ногти Люциуса оставляют на бедрах Гарри тончайшие полумесяцы, тут же набухающие в синяки, которые сначала станут зеленоватыми, а потом фиолетовыми, как самые раскаленные язычки пламени. Гарри скребет острыми как бритвы ногтями по своим собственным ладоням. Он вжимает кулаки в могильную плиту и закрывает глаза, чтобы не видеть наблюдающих за ними деревьев и открытого неба. От неистовых движений Малфоя его бедра бьются о землю.
        Они запутываются в руках и ногах, оба одновременно кончают под бормотание теплого ветра. Люциус не шевелится и вместо этого шепчет Гарри на ухо:
        - Ты знаешь, как это произошло, Гарри? Знаешь? Я трахнул твоего дружка так, как он был этого достоин, а потом втолкнул палочку ему в задницу и убил его.
        - Отвали. От. Меня, - хрипит Гарри и отшатывается от Люциуса, когда Люциус отталкивается от него и встает на колени. Пальцы нащупывают все пуговицы, застежки и завязки, щеки пламенеют гневным румянцем. - Не могу поверить…
        - Ты сам хотел этого, - резко говорит Люциус, закутывая Гарри в мантию и вжимая его в ледяной надгробный камень. От страсти его блеклые глаза окрасились в темный серо-голубой цвет бушующего океана. - Ты хотел этого сам, Гарри Поттер. Давай, ощути его вкус на моих руках, хочешь?
        - Не прикасайся ко мне.
        Люциус хохочет - высоко и пронзительно.
        - Ты напоминаешь мне Джеймса. Поттеры тоже преследуют свои семьи?
        - Мой отец, - выплевывает Гарри, - был слишком хорош для тебя. Ты не заслуживаешь его. Не заслуживаешь даже его прикосновения. И, держу пари, никогда не заслуживал.
        - Если Вольдеморт оживит его, - бормочет Люциус, на его губах играет легкая улыбка, - ты позволишь ему трахать и себя тоже?
        - Нет!
        Люциус хмыкает. Его мантия все еще растрепана.
        - Я мог бы убить тебя, Гарри Поттер. Я мог бы убить тебя прямо сейчас и воспользоваться твой смертью. Но не думаю, что я поступлю именно так. Воссоединение с семьей после долгой разлуки - что может быть восхитительнее?
        - Я мог бы убить тебя, - парирует Гарри. - И убью. Убью.
        - Что, даже когда они смотрят? - Он целует его, сильно, слепо, и его губы впиваются в губы Гарри, как осколки стекла, ставя на нем малфоевское клеймо за то, что он украл у Драко. Слабый смех, неестественный и зловещий, срывается с его губ, когда он отпускает Гарри с жестокостью, от которой Гарри спотыкается. - Иди вырой своего любимого и сделай с ним то, что всегда мечтал. Гар-ри.
        И все, что полуодетый Гарри может сделать, это не броситься вслед за ним, когда он уходит.

        Той ночью - пальцы бесшумно дергают шторы, призрачные фортепианными мелодии насилуют его - Люциусу Малфою снится, что он тонет в море белых цветов. Драко извивается под ним как змея, но, когда мальчишка выкрикивает имя Гарри, он на самом деле оказывается Джеймсом.
        Люциус еще не проснулся, когда невидимые руки отдергивают назад сбившиеся простыни с кровавыми пятнами и как шелк скользят по его спине. Он погружается во тьму, когда эти руки ласкают напряженные мышцы и потом сменяются тонким гладким кончиком волшебной палочки.
        - Тебе это знакомо? - шепчет кто-то, и все его тело напрягается.
        Алчные губы ветра скользят по его коже, лаская его волосы ледяными пальцами. Он не должен извиваться, когда холодное дерево проскальзывает в него, но он извивается, утыкаясь взглядом в безнадежную пустоту. Никого нет.
        - Скажи Драко, чтобы он подождал меня, - шипит голос, и Люциус знает, какие слова последуют за этим, даже не слыша их. Он не видит трепещущих волн зеленого. Он видит только белизну цветочных лепестков, нетронутой кожи и призрачных клавиш фортепиано, когда ночь поглощает его и ветер уносит его прочь.
        Гарри Поттер - мантия-невидимка мерцает на его плече - делает шаг к кровати. Он вытирает свою палочку о грязные простыни, наклоняется и вжимается губами в еще по-прежнему теплую кожу спины Люциуса. Он шепчет так тихо, что его шепот похож на дыхание:
        - Я солгал. Думаю, на твоей коже еще сохранился вкус моего отца. И я надеюсь, что ты найдешь то, что ищешь.
        Позже Гарри думает, а не надо ли было ему взять вялое неподвижное тело Люциуса и впечатать в матрас, так же как однажды это делал еще один темноволосый, но кареглазый мальчишка. Не надо ли было удовлетворить мучительное возбуждение, или броситься на него и собственнически написать острыми ногтями свое имя кровавыми буквами. Иногда в безлунные ночи Гарри думает, что надо было, и он бы написал, если бы не странное чувство, что за ним кто-то наблюдает.
        Вместо этого Гарри достает из кармана пергамент и крошечный нож и пишет кровью Люциуса:

        Вот и еще одна смерть для тебя. Верни мне Драко.
        Твой, Гарри Поттер.

        И он забирается на свою терпеливо ждущую метлу, зависшую как раз за окном, рассеянно слизывает кровь с кончиков пальцев и летит к теплым стенам Хогвартса, где все это покажется ему просто кровавым кошмаром. Затихшее имение провожает его взглядом.
        Пергамент трепещет в зубах ветра и, кружась в жутком танце, вылетает из окна через лужайку. Говорят, что в ночи, похожие на эту, духи берутся за руки и шумно носятся по траве, но никто не может утверждать это наверняка.
        В темноте видны только строчки на пергаменте, и он отлетает к небольшой рощице деревьев. Клочок пергамента падает на землю, когда ветер стихает. Дни, ночи и порывы ветра зароют его в землю, пока черви не смогут проползать сквозь него так же легко, как танцуют духи в колышущейся траве. Надгробные плиты молчат, деревья безмолвно наклоняются, чтобы разобрать шепоток или два, и ветер мчится сквозь ночь с оскаленными окровавленными зубами.