Я откинулся назад, опершись спиной о шероховатую поверхность стены. Солнцезащитные маггловские очки скрывали меня от беззастенчивого апрельского солнца, настырно лезущего в глаза своими лучиками-руками. Солнечный свет заполнял все вокруг, беспощадно озаряя пыльный двор, за стенами которого мирно шуршало море.
        Успокаивающая картина… чирикающие и прыгающие воробьи, бледно-голубое небо с незаметно двигающимися облаками, свежая зеленая травка, упрямо пробивающаяся из каменистой земли… я прикрыл глаза.
        Дернулся я от скрипа уключин и резкого возгласа: «Вылазь!». За стеной еще немного повозились, скрежетнул замок и ворота поехали в стороны.
        Первыми появились авроры, за ними шел человечек, явно из конторских крыс, с толстенным фолиантом подмышкой, и замыкала толпу новоприбывших плотно сбитая группка из трех человек. Два конвоира и он, зажатый между ними.
        На секунду он остановился, пытаясь оглядеть двор, но тут же его подтолкнули в спину, и он пошел, спотыкаясь. Бледная моль, выпущенная на божий свет.
        Изменился ли он? Да. Можно сказать, выцвел.
        Толпа пересекла двор (авроры, проходя мимо, окинули меня хмурым взглядом… Утритесь. Мне здесь все можно) и влилась в будку КПП. Белые волосы скрылись за дверью – хорошо, что их не подстригли. Очень хорошо. Портить такую красоту… было бы жаль.
        Больше мне здесь делать было нечего. Я с задумчивой ненавистью кинул последний взгляд на голубое небо над своей головой и дизаппарировал.
        
        Дом показался еще темнее после блистающего солнцем светлого весеннего дня. Я с облегчением снял очки, и глаза тут же приспособились к темноте. Преимущества пребывания за Завесой… тьма становится родной.
        В конце концов, человек рождается в ней и уходит в нее. Что нам Свет? Лишь краткий миг инобытия. А бытие – это Тьма, она же начало и конец всего.
        …но темнота в доме меня не устраивала. Она была серой. Ни наглухо заколоченные окна, ни перекрытые каминные трубы, ни траур черной обивки стен не давали ощущения истинной первоначальной субстанции.
        …все же приходилось довольствоваться этим.
        Сумеречные очертания предметов не били в глаза светом своей внутренней сущности, ибо все вещи в доме были накрыты и наглухо укутаны в светопоглощающий бархат. Легко лавируя среди них, я достиг гостиной.
        - Ужин накрыт, сэр, - в темноте невыносимо заблестели круглые фары-глаза, словно белые прожекторы, поймавшие зайца в перекрестье прицела.
        - Хорошо. Убирайся.
        - Больше ничего не понадобится?
        - Если понадобится – позову, - и белые глаза наконец-то исчезли.
        Я устроился напротив камина и стал ждать.
        
        Вспыхнуло, прозвенело, и в камине появился ярко-желтый лепесток чистого пламени – я прикрыл глаза. Так вот каков ты, Люциус…
        Пожалуй, зря я снял очки.
        - Мы прибыли, сэр, - раздался голос где-то на уровне колен, и фары уставились прямо на меня.
        - Отлично. Можешь идти, - разрешил я.
        - Кто здесь? – испуганно, с тщетно скрываемой дрожью.
        Он не двинулся – неудивительно, учитывая, что для него тут темно, как в склепе с выколотыми глазами.
        Я уже попривык к его свету и теперь молча разглядывал его.
        Люциус Малфой – столб желтого пламени! кто бы мог подумать. Я априори приписывал ему ледяное свечение, холодящий синий цвет. Или фиолетовый – густой, темный, почти черный - как ночь. Может быть, багровый – как отблеск пожара на стене в тумане клубящегося удушающего дыма.
        А он – желтый. Точнее, золотой. Золотое сияние драгоценного сокровища.
        - Это ад? – спросил он снова, и на этот раз его голос нескрываемо дрожал.
        Я почувствовал, как мощная волна распирает меня изнутри; не находя себе выхода, устремляется к горлу, прорывает преграды, преодолевает стену сомкнутых зубов и вырывается наружу хриплым карканьем - смехом.
        
        Интересно, годится ли вино для приведения в чувство… нет, наверное, но домовиков с их фарами звать неохота. Смачиваю ткань еще раз и протираю виски, подношу к ноздрям. Чушь полная, это ведь не нашатырь. Но действует: слышу тихий вздох и – сакральный вопрос – «где я?».
        «В аду!», - так и подмывает меня ответить. Но пугать больше нельзя. Делов я наворотил и так.
        - В моем доме. Гриммаулд-плейс, 12, - говорю максимально ровным голосом.
        - Блэк??? – рывок, он резко садится и таращится в темноту своими светлыми глазами, пытаясь меня разглядеть.
        - Да. Но живой, - не могу удержать смешок. Дементор с ним, переживет.
        - КАК?
        - Это долгая история, Люц. Кстати, позволишь мне так себя называть? – я встаю и отхожу к столу, доставая очки из кармана. Зажигаю свечу, и резкий свет начинает скакать и метаться по стенам.
        Он щурится, напоминая совенка, моргает, пока я разливаю остатки вина и сажусь.
        - Иди сюда, - интересно, смогу ли я выдержать эту стадию. Или не сдержусь и возьму его прямо сейчас, не дожидаясь, пока он отмоется от тюремного запаха, придет в себя и поймет, что вообще происходит.
        Неуверенно он встает и подходит к столу на трясущихся ногах. Но когда садится, движения тут же становятся спокойней (воспитание – куда его денешь? Все у нас на рефлексах, а этикету в семьях учили на совесть). Вино течет по его горлу, окрашивая его в рубиновый цвет… хочется поцеловать смешение кровавого и золотого, выпить губами его дыхание и погасить свет.
        Он не ест – только пьет. Похоже (учитывая, как кормят в тюрьмах), скоро он напьется.
        - Спрашивай, - нарушаю молчание с долей насмешки.
        - Ты выбрался с того света?
        - Не с того. Там… другое измеренье… оставим теологические объяснения на потом. Пока тебе достаточно знать, что я пришел заплатить по счетам.
        - Мне?
        - Не цени себя слишком высоко, - усмехаюсь. Эх, Люциус, Люциус, всегда страдал манией величия. Еще со школы.
        - Тогда не понимаю.
        - Ты – мой подарок. Выкуп Фаджа и Ордена Феникса. Теперь понятно?
        - Не очень. Ты вытаскиваешь меня из Азкабана и отсрочиваешь Поцелуй?
        - Зависит от того, как ты будешь себя вести. Или как долго продержится моя прихоть. Так что в твоих интересах пытаться меня развлечь…
        - Каким образом?
        Смотрю на него, по-прежнему усмехаясь, пока он не догадывается и не заливается румянцем – золотистые, как у маски Будды, щеки понемногу алеют, розовые пятна напоминают бока спелых яблок, чуть тронутых багрянцем зрелости.
        - Я могу помыться? – спрашивает он.
        …всегда был догадлив.
        
        В спальню наверху его приводит домовой эльф – за руку, иначе он просто не сориентируется. Я лежу на постели и смотрю в потолок.
        Эльф доводит его до кровати и тихо удаляется, оставив один на один со мной. Волосы после мытья не стали более золотыми – цвет внутренней сущности не зависит от внешней грязи. Его, свет, можно занавесить, но он будет лезть во все щелочки, что вы ему оставите.
        Например, домовики. С ног до головы закутаны в черное, а вот заставить их носить очки нельзя – у них хорошее ночное зрение, и все же всему есть предел. Поэтому и приходится терпеть эти фары-глаза. В остальном же они просто идеальны.
        Только волосы позабыли прикрыть. Ничего, сегодня я уже столько выдерживал, что и это как-нибудь вынесу.
        - Садись, - он стоит, неподвижный и беспомощный, маска закрывает его лицо, глаза в прорезях устремлены в сторону, откуда доносится мой голос… зачем ему прорези, можно было надеть мешок с отверстиями для дыхания…
        - Ты не можешь… зажечь свет? – просительно, умоляюще.
        Морщусь, но… первый раз, Мерлин с ним. Зову домовика со свечкой, заодно приказываю принести мешок. Накидываю его сверху на голову – все, теперь сияние волос и глаз приглушено. Через ткань ему должно быть видно размытое пятно света, для него достаточно.
        И вот он лежит передо мной. Все тело укутано в слои ткани – словно мотылек в коконе. Но есть хитрость – на бедрах ткань можно приподнять, и они начинают светиться. Что ж, туда можно просто не смотреть.
        Наощупь поглаживаю их: да, конечно же, член вялый. Спускаюсь туда ртом, ласково посасываю, пока не добиваюсь однозначной реакции.
        Хорошо бы погладить его кожу, но для этого надо снять одежду… а мне неприятен любой свет. Спасают пока только очки – все-таки молодцы эти магглы.
        Понемногу он возбуждается, я ласкаю его уже пальцами. Как же он сжимается, когда я начинаю медленно вводить…
        - Люциус! – резко. – Перестань! Давно не трахался?
        - Я-а…
        - Ну?!
        - Я никогда не спал… ну, так… таким образом.
        - Оу, ты девственник? Не ожидал…
        Добавляю побольше смазки и успокаивающе шепчу:
        - Ничего, все поправимо. Я буду нежным… обещаю…
        И я нежен – настолько, насколько это вообще для меня возможно. Он дергается подо мной, стонет – от боли, но я не отпускаю, проталкиваясь глубже, быстрее, сильнее… Он кричит, вырывается, я вбиваю его в простыни, с ума сходя от обволакивающей меня тесноты, упругого сопротивления мышц, запаха его пота.
        Наконец все заканчивается. Он лежит, не веря, что это завершилось, потускневший свет постепенно становится золотым, и я укрываю его простыней.
        - Теперь так… всегда? – слабым голосом спрашивает он.
        - Можешь вернуться в Азкабан, - уточняю я его права. – Впрочем, в следующий раз будет не так больно.
        
        Похоже, понемногу я привыкаю к его свету. Вчера он не убрал волосы – и ничего, я промолчал. Они так приятно скользили между нашими телами… Жаль, я не могу показать ему преимущества прикосновения кожи к коже, когда чувствуешь партнера всем телом, вплавливаясь в него, срастаясь в единое существо, становясь одним целым.
        В постели он хорош. Есть ли хоть одна область деятельности, в которой Малфой не был бы самим совершенством? Когда он понимает, что надо делать и как… мне недолго приходится его учить. Вскоре он может завести меня одним рассчитанным движением, и я отдаюсь на волю его искусных рук.
        Правда, потом, когда я глотаю воздух, словно рыба, выброшенная из воды, он незаметно пытается мной управлять. Один раз спросил, что там с его сыном.
        Я задумался, как показать ему неуместность расспросов. Отнял у него свет на два дня (он живет в другой части дома, где я разрешаю ему пользоваться свечами. Ко мне он по-прежнему приходит в темноте). Больше он ни о чем не спрашивает.
        Умница. Все правильно понял. Совсем не жалею, что вытащил его из Азкабана – ну, скажите, какой еще любовник будет терпеть вечную тьму, странные капризы хозяина: «Гюльчатай, закрой личико», - и его постоянное молчание. Только тот, что уже умер для мира.
        Он мертв для Колдовского сообщества, для своей семьи, своего сына – давно поцелован и навеки заперт в дальней камере. Лишь я знаю, что он жив, и что он все еще Люциус Малфой, а не двигающееся растение с его внешностью.
        Я мог бы забрать себе только его тело… но противно трахать куклу. В конце концов, Фадж и Дамблдор мне кое-что должны. И они еще не расплатились.
        Никто еще не заплатил по счетам… Я ищу и ищу Питтигрю, выходя из своего убежища безлунными ночами. Но крыса куда-то делась, лишившись хозяина, и я никак не могу погасить счет.
        
        И все-таки, почему его свет - золотой? Может, потому, что желтый – цвет измены? Предать для Малфоя – раз плюнуть. Только у него нет возможности это сделать: я тоже не дурак. На дом наложены защитные заклинания, впускающие и выпускающие только меня и двух домовых эльфов. Я теперь как вампир – возвожу вокруг себя баррикады, чтобы никто не мог сюда пробраться. Днем дом погружен в сон, а ночью я скольжу по нему, или занимаюсь любовью с Люцем, или выхожу на охоту.
        Сегодня я выбрал второе. Впервые я разрешил ему снять маску и покрыл поцелуями его щеки и лоб. И губы – не забыть про губы.
        Какие сладкие… Он стонет, выгибаясь, а я сейчас почти счастлив. Его свет не режет мне глаза. Может быть… позже… мы сумеем прикоснуться друг к другу кожей.
        А пока я ласкаю пальцами его лицо, бережно очерчивая линию скул, контур губ, правильные дуги бровей, целую, забавляясь, его ресницы, и он смешно закрывает глаза, выдыхая:
        - Ты принес мне то, о чем я тебя просил?
        - Да сколько ж можно? Я тебе уже тонну водорослей перетаскал.
        - Это не то. От них кожа не темнеет, - Люциус улыбнулся. В первый раз я увидел его улыбку. – А ведь я хочу прикоснуться к тебе… всем телом.
        Я почувствовал, как снова возбуждаюсь. Он хочет этого… экспериментирует с зельями, чтобы приглушить свет в себе, слиться со мной в одно целое, переплестись так тесно, чтобы не оставить между нами и миллиметра…
        Нет, золото его цвета – это символ и знак принадлежности к роду сокровищ… Мое сокровище. Моя драгоценность…
        …моя… моя прелесть.
        
        - Хозяин! Хозяин! – будит меня испуганный голосок.
        - Чего тебе? – неохотно разлепляю глаза, и тут же закрываю снова – ну как же слепят эти фары.
        - Мистер Тибботс очень хотеть с вами поговорить. Я говорил ему, что вы спать, но он ничего не хочет слушать.
        Президент Гриннготса? Какого дементора ему надобно?
        Смотрю на часы: пять вечера. Просыпаюсь окончательно и аппарирую вниз.
        В камине зеленым ядовитым лучом пляшет голова гоблина:
        - Мистер Блэк, наш банк уже закрывается. Что прикажете делать с остальными драгоценностями – положить назад в сейф, или вы за ними все-таки приедете?
        - О чем вы? – спрашиваю я, пока ничего не понимая.
        Гоблин смотрит на меня с явственным отвращением, из глаз льются пучки травяного света, но голос остается вежливым – долг службы.
        - Вы же дали сегодня распоряжение подготовить все сокровища к транспортировке, но забрали пока только половину. Оставшаяся часть дожидается погрузки. Мы не можем оставить ее на платформе, поскольку не в состоянии обеспечить ее безопасность.
        - Я? Распоряжение? – понемногу до меня начинает доходить.
        Ну, конечно, за час все не вывезешь… а присутствие самого вкладчика при погрузке необходимо. И водорослей я принес всего ничего – на одну, наверное, порцию.
        Предприимчив Малфой, что уж тут скажешь… «Нет, от этих водорослей кожа не темнеет…». Да уж, конечно. Ему нужны были травки, собранные во время прилива.
        Не везло человеку – постоянно «отливные» ему приносил. А вот вчера повезло. Добавил не хватающий компонент.
        Меня распирает изнутри, и сдержаться я не могу – просто лопну. Начинаю хохотать прямо в ослепляющую зелень, хоть и сознаю, что крупно нарываюсь – с руководством Гриннготса отношения лучше не портить.
        - Мистер Блэк! – возмущенный крик.
        - Хозяин! – тоненький писк домового эльфа. – Там… там… - он махает тоненькой лапкой в сторону комнаты Малфоя.
        Мне не надо говорить, что там. Я и так прекрасно знаю.
        Пусто. Беспорядок. И на стенках котла - потеки Многосущного зелья.